Третья фронтовая землянка
Назад - Содержание - Вперед
На новом аэродроме я сразу же попал в руки медиков.
— Постельный режим. Ногу греть, — последовало распоряжение.
Я достал из-за печки унты, натянул их на ноги.
Командир эскадрильи капитан Мясников объяснил мне, что наш полк прикрывает ледовую дорогу, и показал ее на карте. Я узнал также, что на здешнем аэродроме базируется только наша эскадрилья истребителей (остальные вместе со штабом полка обосновались за Волховом). Вместе с нами здесь поселились штурмовики. Наша задача — прикрывать их в полете.
Комиссар Исакович принес мне перекусить, а командир из каких-то запасов налил в кружку:
— Ну-ка, с мороза-то...
Один за другим в землянку приходят летчики. Петро Чепелкин сидит рядом со мной. Егорушка Костылев и Семен Львов лежат на нарах. Не вижу Ефимова и Сухова. Намереваюсь спросить, где они, но рев снижающихся самолетов заглушает мой голос.
— Вот и наши пришли, — выглянув в окошко, говорит Мясников. — На дорогу ходили.
Вскоре Ефимов и Сухов появляются на пороге.
— Смотри, Матвей, он действительно дома! — кричит с порога Сухов. — Здорово, одноногий! Как дела? Как а Питере?..
Всех интересует Ленинград. К сожалению, ничего утешительного о положении города я сообщить не могу.
Видя хмурые лица друзей, Ефимов достает из-под стола наш новый баян в запылившемся футляре.
— Сто дней войны — сто «боевых листков»! — многозначительно говорит он. Дело в том, что в сотый день войны, 29 сентября 1941 года, бригадная газета «Победа» всю первую страницу посвятила ста номерам «боевого листка» нашей эскадрильи. Здесь же был помещен приказ командира бригады о награждении редактора «боевого листка» ценным подарком. Вслед за тем Герой Советского Союза полковник Иван Григорьевич Романенко, издавший этот приказ, прилетел к нам на аэродром.
— Раз уж ты гармонист, — сказал он, побеседовав со мной, — то вот тебе гроши, дуй в Ленинград и сам выбери себе инструмент по душе.
Крепко сжав мою руку в своей огромной ладони, он дружески тряхнул ее:
— Играй, весели эскадрилью!..
Вскоре после этого появился у нас баян, сменивший мою видавшую виды старенькую трехрядку. Постепенно я освоил его и ко времени нашего перебазирования в район Ладоги научился довольно-таки сносно играть.
Да иначе и нельзя было. В часы досуга ребята наперебой требовали музыки. Вот и сейчас.
— Сыграй, сыграй, — говорит Ефимов.
— Что-нибудь наше, новгородское, — заказывает Мясников. — Ну, хотя бы «Катюшу»...
— С каких это пор «Катюша» стала новгородской песней? Ребята смеются., Я медленно нащупываю знакомую мелодию. «Расцветали яблони и груши...» Играю, смотрю на поющих друзей и прислушиваюсь к голосам и басам баяна. Нет, хороший инструмент, что ни говори!..
На звуки песни в землянку заглядывает Сергеев.
— Вот это хорошо! — говорит он и, сняв шапку, усаживается на полу возле стенки. Допев вместе со всеми «Катюшу», инженер обращается к Мясникову; — Товарищ командир, все самолеты к вылету готовы, а вот погода портится.
Мясников смотрит в окно, потом звонит по телефону в штаб полка. Узнав, что вылетов в ближайшее время не будет, он поворачивается ко мне:
— Знаешь, что? Пока погоды нет, почитай-ка нам свои вирши... А начни с этого... Как оно называется?.. «Летчику-балтийцу»...
Преодолевая смущение, я читаю стихи ребятам:
Если ты вышел с фашистами драться.
Насмерть рази их в упорном бою!
Помни, товарищ, что все ленинградцы
Смотрят с земли на работу твою.
Нам нелегко, это ясно без споров,
Но родились-то мы в русском краю.
Нам завещал полководец Суворов
Мужество, стойкость и славу свою.
В драке с фашистом отбрасывай жалость,
Так ему двинь, чтоб задохся в дыму!
Чтобы с овчинку оно показалось -
Наше балтийское небо ему!..
Песня, стихи, неторопливый, вдумчивый разговор, а потом опять баян на колени — и «Русскую»! Веселая музыка подогревает настроение ребят. Командир уже готов пуститься в пляс, но телефонный звонок останавливает его. Мясников берет трубку, слушает, произносит краткое «Есть!». Отойдя от телефона, он объясняет нам, что через десять минут, как о том сообщили из штаба, снежный заряд иссякнет. Штурмовики под прикрытием истребителей пойдут на выполнение боевого задания.
— По самолетам!
Быстро пустеет землянка (кстати, это наша третья по счету фронтовая землянка). В какой-то момент я остаюсь в ней один. Но мне не сидится. Выхожу на берег Волхова. Он скован льдом. Ветер развеял снег. Лед отполирован как зеркало. Глядя на реку, я думаю о Новгороде, стоящем на ее берегах, о захваченном врагами Новгороде. Неужели он, как и Петергоф, весь в руинах?..
Возвращаюсь домой, обдумываю план очередного номера «боевого листка». Хочется сделать его как можно более ярким и интересным. Пока мне нельзя летать, времени для «боевого листка» будет у меня достаточно.
Идут день за днем, и каждый приносит с собой какое-либо важное событие.
Войска Южного фронта выбили фашистов из Ростова-на-Дону. Войска Волховского фронта взяли город Тихвин. 13 декабря радио сообщает о грандиозном наступлении наших войск под Москвой.
Приятно видеть, как повеселел Сергей Сухов. Еще бы! 16 декабря освобожден его родной Калинин. Матвей Ефимов в свободное от полетов и дежурств время буквально не отходит от карты. Старательно переставляет он на ней флажки, обозначая освобожденные города и даже сравнительно небольшие населенные пункты, Эх, на Можайск бы ударили! — разглядывая карту, мечтательно говорит Ефимов. — От него и Вязьма не далеко. От Вязьмы до нашего Ярцева рукой подать. А там и родной Бережок рядом.
— А ты, Матвей, в Ставку напиши, — шутя советует Сухов. — Мол, так и так, мы, смоляне, просим...
Ефимов старше Сухова на шесть лет. Он командир звена. Сергей летает в паре с Матвеем с первого дня войны. Большие друзья, они неразлучны ни на земле, ни в воздухе. Сухов умеет дорожить этой дружбой. Он высоко ценит жизненный опыт Ефимова. Известно, что Матвей был комсомольским вожаком колхоза, потом председателем сельсовета. Он прослужил два года в наземных войсках, командовал танковым экипажем. Ко всему тому Ефимов окончил Коммунистический университет имени Свердлова в Москве.
— Тебе бы комиссаром быть, а не летчиком, — говорит иногда Сергей. Но он знает также об огромной любви Матвея к авиации. Эта любовь и привела Ефимова после окончания университета в стены Ейского авиационного училища...
Матвей отмечает на карте маршруты побед нашей армии. И мы все следим за перемещением красных флажков на запад от столицы. Для нас это праздник. А какой подъем вызывает у авиаторов, прикрывающих Ладожскую ледовую трассу, то, что наши войска погнали немцев от станции Вобокайло и города Волхова. По железной дороге Тихвин — Волхов снова текут грузы к ледовой трассе. Не удалось и не удастся противнику окружить вторым кольцом блокады Ленинград!
Мне уже невмоготу сидеть без дела.
— Я здоров! — говорю я доктору.
Но отек ноги еще не прошел, и приговор доктора краток: «Сидеть и не рыпаться!»
Показываю ему, что я уже не только могу ходить, но и бегать. Наконец, шумно возмущаюсь. Но не помогает даже эта мера. Мне напоминают, что в бою летчик вынужден иногда пользоваться парашютом. Приземлиться с больной ногой не так просто: можно вызвать травму здоровой. А это в зимнее время, да еще вдалеке от жилья, означает для человека гибель.
Последнее, что я делаю в доказательство своего выздоровления, производит впечатление. Я забираюсь на сосну и с довольно приличной высоты сигаю вниз. Медицина фиксирует этот факт и сдается.
И вот я летаю в паре с Петром Чепелкиным. Летаем над ледовой трассой. Машин на ней много. Погода стоит плохая, и фашистов в воздухе нет.
Новый год мы отмечаем скромно. 1 января — усиленная готовность с рассвета. Дежурим, сидим в кабинах, а погоды нет и нет. Выбираемся немного размяться. Петр начинает рассказывать мне о девушке, с которой он недавно познакомился.
— Зовут Мотей. Работает медсестрой. Очень-очень хорошенькая. Как-нибудь познакомлю...
— Какой же подарок ты приготовил ей к Новому году? — спрашиваю я.
Он пожимает плечами, задумывается и весь как бы светится изнутри. Хлопок сигнальной ракеты прерывает наш разговор.
— Воздух! — кричат техники.
Выруливаем, взлетаем. Идем на высоте пятидесяти метров. Кругом белым-бело. Только лес да редкий кустарник помогают ориентироваться в пространстве. Над озером плывем как в молоке. Скорей бы выйти на трассу. Вглядываюсь в беспросветное белое марево и наконец вижу машины. Дорога!
Петр идет рядом, не отстает. Молодец, дело свое знает. По радио ни слова. Раз подняли в такую погоду, значит, над дорогой где-то шныряют фашистские истребители. Между тем автомашины идут и идут. Хотя нет, вот одна из них стоит под углом к направлению движения. На снегу возле нее лежат люди, должно быть пострадавшие от воздушного налета.
Мы с Петром переходим на правую сторону дороги, чтобы не встретиться лоб в лоб с «мессершмиттами», если они пойдут нам навстречу. Но ледовая трасса окончилась. Под нами станция Ладожское Озеро, карельский берег. Разворачиваемся обратно и видим скопление машин. Здесь тоже что-то случилось. Люди машут нам руками в сторону озера. Значит, фашисты только что улетели.
Опять мы идем правее дороги, теперь уже в сторону Кобоны. Забираемся под самые облака, чтобы быть менее заметными. Проходят каких-нибудь две минуты, и под нами поперек трассы курсом на север проскакивает пара фашистских истребителей. Пока мы развертываемся, они исчезают. Прикидываю: вражеские пилоты вряд ли видели нас. Они, должно быть, только что пришли сюда на смену своим предшественникам. При такой плохой видимости «мессершмитты» наверняка будут разворачиваться влево. Летчик-истребитель держит ручку управления правой рукой. Наблюдать и разворачиваться ему всегда удобнее влево, а в сложных метеорологических условиях да еще на малой высоте — тем более. Это значит, что фашисты сейчас выйдут на дорогу около станции Ладожское Озеро, где так много машин.
Даю полный газ, Чепелкин идет рядом. Только бы не упустить их! Только бы не упустить!..
— Вот они, Петро! — кричу я по радио Чепелкину. Между тем пара «мессершмиттов» снижается над колонной грузовиков. Я прицеливаюсь сначала в «мессершмитт», идущий сзади. Но он неожиданно отваливает в сторону и исчезает из виду. Тогда я догоняю ведущего. Он уже дал очередь по одной из автомашин. Открываю огонь. Окутанный черным дымом вражеский истребитель резко отворачивает в сторону, но тут же перевертывается на спину и падает на лед.
Вот так, фашист, с Новым годом!
Красное пламя и космы черного дыма на белом снегу.
Люди бегут по снежной целине озера к месту падения «мессершмитта».
Но где же второй самолет? Мы не видим его. Должно быть, у противника в этом районе есть где-то станция подслушивания. Неспроста ведомый «мессершмитт» ушел, стоило мне только крикнуть: «Вот они, Петро!» Ведущий, видимо, надеялся ударить по автомашине и тоже ускользнуть, но ему это не удалось.
Мы трижды проходим над дорогой до Кобоны и обратно, но с самолетами противника больше не встречаемся.
На стоянке ко мне подбегает сияющий Чепелкин.
— Красиво! — говорит он, имея в виду атаку на «мессершмитт». А немного погодя Петр по-мальчишески предлагает мне: — Чтобы весь год был победным, давай меняться регланами!
— Что ж, это дело.
Мы переодеваемся, и выходит, что мой реглан лучше сидит на Чепелкине, а его — на мне. Под одобрительные возгласы присутствовавших при обмене техников бежим в землянку доложить Мясникову о выполнении задания.
— Значит, с Новым годом! — пожимает он нам руки.
С новой победой! — обнимает нас Михаил Захарович.
— А как нога? — интересуется медсестра Лиза Боровкова.
Приняв положение «смирно», я торжественно произношу заранее заготовленную стихотворную фразу:
Милый доктор Айболит,
Я теперь не инвалид.
Вам сердечное спасибо,
Нога больше не болит!
Все смеются, а Лиза целует меня в щеку и оставляет на ней красный лепесток. Такой же лепесток оставляет она и на щеке смутившегося Петра.
Весь тот день патрулировали над дорогой наши самолеты, но встреч с врагом больше не было. Вечером поднялись в воздух Чепелкин и командир. Два Яка развернулись над аэродромом и ушли в беспросветную мглу Ладоги. И в этот-то час над ледовой трассой разгорелся бой. Фашисты атаковали командира. Но Петр вовремя подоспел на помощь ему и сбил Ме-109. Второй вражеский истребитель предпочел больше не ввязываться в драку.
Это уже пятая победа Чепелкина над фашистскими летчиками. Недаром на его груди сияет орден Красного Знамени. Командир благодарит Петра за выручку в бою, а тот не знает, куда глядеть от смущения. Голубые глаза его лучатся. «Вот и сделал мой друг подарок девушке», — думаю я. А еще меня радует, что новый год наша эскадрилья так хорошо начала: как-никак два сбитых вражеских самолета!
Командующий ВВС доложил о наших победах А. А. Жданову, и уже утром 2 января командир полка получил по этому случаю приветственную телеграмму от Военного совета Ленинградского фронта. К сожалению, я не помню ее дословно, но там было упоминание о Чепелкине и обо мне.
2 января Семен Львов и Петр Чепелкин над ледовой трассой сбили еще один истребитель Ме-109, пытавшийся обстрелять идущие в Ленинград автомашины.
— Да, хорошо мы ему дали, — говорил, возвратясь из полета, Чепелкин Львову. — А второй опять ушел. Что-то фашисты слишком осторожничать стали. Ты за ведущим бросился, а я отстал немного. Ведомый был надо мной и чуть сзади. Он ведь мог меня рубануть, а вместо этого ушел в облака. Вот я и поспешил тебе на помощь.
— Видно, молодой был, неопытный, этот второй, — заключил Львов. — Выдыхается фашист. Не тот стал, каким был раньше. Сбили мы с него наглость и спесь.
— Да нет, еще не до конца, — возразил Чепелкин. — Вчера мы с командиром напоролись на опасных противников. Ни видимости, ни высоты, а схватились с нами — будь жив. И ведущий и ведомый, видать, стреляные волки. Носы самолетов желтым покрашены, в первый раз вижу желтоносых. А гоняли на виражах — только держись. Причем видели, что мы на Яках, и знали, конечно, что крен в девяносто градусов заложить мы тоже как-нибудь умеем. И все-таки дрались, пока мы не сбили ведущего. Так что мы еще у них не всех наглецов переколотили.
— Ладно, — Львов улыбнулся, — еще переколотим.
Вскоре капитан Мясников был вызван в штаб 57-го штурмового полка, базировавшегося на нашем аэродроме. Вернувшись, он сообщил, что нам приказано время от времени сопровождать штурмовики в полете до цели и обратно. Само собой разумеется, прикрытие ледовой трассы остается для нас глазной задачей.
Командир подошел к карте и объяснил обстановку на нашем фронте. Продолжая успешно наступать, наземные войска вышли на железную дорогу Мга — Будогощь, обошли Кириши и, форсировав Волхов, захватили плацдарм на его западном берегу. Немецкое командование снимает часть сил с других участков фронта, чтобы оказать более упорное сопротивление нашим войскам, и они теперь особенно нуждаются в помощи авиации.
С того дня мы все чаще стали ходить со штурмовиками, нанося вместе с ними удары по врагу близ станций Малукса, Погостье, в районе Шапок и Посадникова острова.
Имена отважных летчиков 57-го штурмового полка Карасева, Клименко, Потапова, Степаняна, Мазуренко не сходили в ту пору с газетных полос. Жили эти славные ребята вместе с нами. В плохую погоду, когда не было вылетов, они вместе с нами любили спеть под баян задушевную песню.
Веселый, жизнерадостный человек, Нельсон Степанян произношением напоминал мне Гусейна Алиева. Помнится, как-то зашли мы с Петром Чепелкиным на стоянку штурмовиков. Оружейники в тот час подвешивали под самолет Степаняна бомбы, устанавливали на балках 132-миллиметровые снаряды РС.
— Кого вижу? Игорь, Петро! — с кавказским акцентам воскликнул Нельсон Георгиевич.
— Пришли посмотреть на твой штурмовик, — сказал я.
— Это не только штурмовик, но и истребитель! — стал расхваливать свою машину Степанян.
— У него же бомбы висят, Нельсон, а ты говоришь — «истребитель»,
— Это смотря кто им управляет! — горделиво заметил Степанян и стал рассказывать нам, как еще в октябре 1941 года при штурмовке одного из аэродромов противника самолично в воздухе сбил два бомбардировщика Ю-88: — Дело было так, понимаешь. Мы вышли на цель и уже заходим в атаку, а над аэродромом два «юнкерса». Ну, я ударил по стоянке самолетов, а потом — кинулся за Ю-88. Зашел сзади да как дам изо всех пушек сначала по одному, а потом по другому. Покончил с ними и продолжил штурмовку аэродрома...
— Нельсон Георгиевич, — спросил в тот раз Петро, — вот вы в день делаете иногда до четырех вылетов. И каждый раз попадаете под ураганный огонь с земли. Скажите откровенно: вам не страшно?
— Огонь? Какой огонь? Почему страшно? — удивился Степанян и взял из штабеля огромный РС. — Смотри, какой красавец! С таким ничего не страшно.
Он нежно погладил головку снаряда и, приложив кончики пальцев к губам, смачно чмокнул:
— Не снаряд — персик!.. Понимаешь?..
Назад - Содержание - Вперед