Позволю себе выложить то, что когда-то попросил написать свою маму о ее жизни на Сахалине. Может быть кому-то будет интересно узнать, как жили в первые послевоенные годы советские люди, направленные на этот остров.

Кузьменко Владимир Николаевич

 

Советская Гавань, 1946 – 1947 гг.

В июле 1946 г. Николай получил первый послевоенный отпуск и написал мне что-то вроде: «..хватит учиться, борщ сумеешь сварить, а остальное приложится..». Так и закончилась моя учеба в институте инженеров водного транспорта, вскоре он приехал в Ленинград и мы отправились сначала к моим, затем к его родителям. Еще перед отъездом из Совгавани Николай послал деньги на нашу обратную дорогу на имя своих родителей, извещение пришло, но на сельской почте не было такой большой (4000 руб.) по тем временам суммы денег, а мы обратились за ними только перед отъездом. Так и пришлось уехать без них, после покупки билета для меня до Совгавани у нас осталось то ли 300, то ли 600 руб., а ехать предстояло 15 суток, поезда тогда шли небыстро.

Время было послевоенное, мягко скажу, не очень сытое для всей страны. На станциях даже с деньгами купить было нечего, местные жители продавали только вареную картошку, больше нечего им было продавать. Перед отъездом отец Николая дал нам сатин, сам раскроил, а я сшила Николаю рубашку. В дороге пришлось поменять и эту рубашку и что-то еще из одежды на еду. Кое-как дотянули до Хабаровска, там по аттестату Николай получил хлеб, несколько селедок и немного сахара. Наелись, стало веселее. В поезде из Хабаровска до Комсомольска-на-Амуре людей было мало, не то, что от Москвы до Хабаровска, где почти все время ехали вчетвером на нижней полке. В Комсомольске-на Амуре переправились на катере через Амур, далее на поезде до Советской Гавани. Железная дорога еще не была полностью достроена, по дороге часто встречались бригады пленных японцев, поезд шел очень медленно. Дорога начиналась от станции Пивань около Амура, а заканчивалась в Ванино около Совгавани. В то время в Совгавани шутили – «..едем от Вани до Пивани..».

От Ванино до Совгавани надо было добираться еще километров 20, если не больше, попутных машин не было и мы переночевали в Ванино, а на следующий день прибыли в Знаменское (еще километров пять от Совгавани), где стоял 56 полк и был военный городок. Как мы добирались, уже не помню, но на месте были часам к двум дня. В этот же день нас поселили в 2-х этажном доме, там жили три или четыре семьи и нам досталась бывшая кладовка сразу около входа, куда мы как-то впихнули кровать и самодельный стол. В этом же доме жил офицер по радиосвязи и семейный сержант (или старшина) не летчик. Фамилий их не помню.

Я почти сразу по приезду устроилась на работу на метеостанцию на аэродроме и очень кстати, работающим полагался матросский паек, что очень помогало. Тем более, что недели через две после нашего приезда Николая отправили почти на месяц в командировку в Новороссию под Владивостоком. По-моему они тогда перегоняли в полк новые самолеты. В это же примерно время я ездила на катере в поселок Датта, там кто-то с метеостанции договорился о покупке картофеля и удалось купить на зиму. Когда я вернулась с картошкой в Совгавань, как раз возвратился из командировки и Николай, он и помог перенести ее домой. Картофель стоял в ящике в коридоре (в нашу кладовку уже ничего не входило) и быстро закончился, наверное, нам активно помогали другие жильцы…

Вначале работать на метеостанции было трудно. Радист принимал радиограммы, а я должна была разносить на карту принятые данные о погоде: ветер, температура, облачность для населенных пунктов Дальнего Востока, обозначенных там только кружком и цифрами, без названий. Это нужно было сделать быстро, к приходу офицера-синоптика. Поначалу не успевала и мне помогал один из радистов. Придя домой я в свободное время «зубрила» условные обозначения, стараясь запомнить все эти значки до автоматизма. Кроме этого, нужно было периодически ходить от метеостанции метров пятьсот к метеобудке, записывать показания приборов, определять высоту облачности. Благодаря помощи ребят-радистов, я быстро освоила работу и скоро стала успевать разносить данные одновременно с их приемом радистом. Зимой к метеобудке ходила на лыжах, саму будку напрочь заносило снегом. На метеостанции было пять человек, офицер-синоптик, старшина, два радиста и я. Один из радистов, если правильно помню, Сергей Рубан, по-моему, он был из Белоруссии.

В свободное время к нам приходили товарищи Николая, Костя Зарубин и Саша Куваев. Мы ходили на танцы в поселок Лососина, там был 2-х этажный клуб. В плохую погоду ребята (они были неженаты) приносили с собой взятые «напрокат» в их офицерском общежитии сапоги и я в них шла до клуба.

В начале декабря 1946 г. нас переселили в другой дом, нам досталось фойе на первом этаже у входа. Из него была лестница на второй этаж, двери в две комнаты и дверь в такую же кладовку, где мы жили раньше. Тут было намного больше места, но мимо нас ходили другие жильцы. На первом этаже рядом жил пожилой (как мне тогда казалось) офицер Быстров и семья, у которой был маленький мальчик, годика два-три. Когда у нас летом 1946 г. родилась дочка, мальчик качал ее люльку и говорил мне: «Дай зиму (изюму), я лялю покачаю..». Дочку я заворачивала в пеленки из байки, этот материал выдали соседу-офицеру на портянки, а он, принеся домой, сразу отдал его нам. Сказал – вам нужнее для ребенка, а я и в старых портянках похожу…

В соседнем доме жила семья, наверное, самая известная в полку. Известная благодаря «слабой» половине ее. Это была симпатичная, стройная одесситка, по-моему, ее звали Соней. Соня держала мужа в ежовых рукавицах, да и любого другого в полку, вплоть до командира, нисколько не стеснялась. Вполне могла позвонить на аэродром (в домах были телефоны) и потребовать немедленно прислать мужа-летчика домой: «Я ж полы уже помыла, пусть бегом придет и винесет ведро…». К женщинам Соня обычно обращалась одинаково: «Ах ты, рижая падла, у тебя ж котлеты без яичка..» Это выражение – «рижая падла» запомнилось на всю жизнь…

В марте 1947 г., когда Николай был в командировке Хабаровске, по Совгавани и округе прошел сильный циклон, все занесло снегом. Наш дом, как и другие, замело до второго этажа, дверь на улицу не открыть, в сарай за дровами, в туалет – не попасть. Кое-как мужчины выбрались из домов, начали пилить сосны вокруг домов – не замерзать же. И тут радисты с метеостанции мне помогли, пришли, спилили сосенку, распилили, раскололи. Хотела дать им денег, не берут. Говорят, вы же нам вставляли клинья – вон какие шикарные «клеша» носим, ни у кого таких нет. Тогда люди не были такими падкими на деньги, как сейчас, все старались помогать друг другу.

Николаю тоже досталось в дороге от Комсомольска-на-Амуре. Поезд до Ванино обычно идет 25 часов, а он ехал трое суток. Паровоз пробивал дорогу в сугробах на несколько метров, останавливался, сдавал назад. Из вагонов выходили пассажиры-мужчины, откапывали путь, садились и – до следующего сугроба. За работу по очистке снега давали 400 г хлеба и кусок селедки. Приехал голодный, небритый. Так добирались тогда до Совгавани.

Когда весной снег в Знаменском растаял, вокруг домов стояли 2-х метровые пни, оставшиеся от спиленных зимой сосен, и стала видна Совгавань, находившаяся от нас километрах в пяти.

 

Сахалин, 1947 – 1949 гг.

В августе 1947 г. две эскадрильи 56 полка перевели на Сахалин, в пос. Таранай в 58 полк. Нас погрузили в машины, ехали все вместе: и дети, и куры, и поросята, отвезли в порт Совгавани. Грузились на фрегат американской постройки, корабль блестел, медные перила прямо сияли на солнце. А тут клетки с живностью поставили на верхней палубе, матросы нахмурились…, но помогли нам разместиться в каютах и кубриках.

Погода на переходе была солнечная, море спокойное, только в проливе Лаперуза немного покачало, моряки говорили, что там всегда так, даже в штиль. При проходе пролива были видны горы в Японии. Западный берег Сахалина высокий, обрывистый и очень зеленый, восточный более пологий, красивые сопки и тоже зеленый. Конечный пункт перехода- Корсаков (при японцах – Отомари), подошли к пирсу, начали выгружать живность. Нам нечего было выгружать: полуторамесячная дочка да один чемодан составляли все хозяйство. Дальше нас погрузили на баржу, путь лежал на юго-запад к поселку Таранай. Подошли к пустому берегу, выгрузились, далее надо перебираться через речку, но моста нет. Перебирались на лодке, кое-как, грести никто не умел, но обошлось.

В Таранае нас всех поместили в большом доме, спали на полу. На следующий день распределили по «квартирам», нам досталась комната 6 м2 и сени 2 м2, без печки и на самом берегу залива. Стены из досок, оклеены бумагой. Я не помню уже, как и на чем готовила, как стирала пеленки, но когда стало холодно, я заболела, температура под 40. На следующий день Николай, видимо, сказал кому-то о нашей ситуации и мы переехали на другое место.

Там были две огромные комнаты, метров по 25, разделенные передвижной стенкой, был деревянный ящик, названный умывальником, отдельный туалет. Все очень чистое, как будто тут никто и не жил. В одной комнате в стене ниша, куда японцы убирали постели на день, т.к. спали на полу. Была и круглая железная печь, но стоило ее затопить – хоть беги, весь дым шел внутрь. Поэтому, наверное, никто и не хотел там жить. Стало еще холоднее, выпал снег, через щели в дощатых стенах утром снег наметало в комнаты, а от печки при таких больших комнатах тепла нет, один дым. Кое-как дожили до середины ноября, когда Николай сказал, что его переводят в другой полк, но там жить с семьей негде, только казарма. Что делать ? Решили, что до перевода мне нужно уезжать. На следующий день к нам пришел командир эскадрильи Захаров и говорит: «Вера, не уезжай, командир полка сказал, что добьется, чтобы Кузьменко вернули в полк». Но мы не верили, приказ по флоту кто отменит? А Захаров твердит, вернут, точно говорю, не отдаст его командир. Все-таки мы уехали 20-го ноября из Тараная, как-то достали билет на пароход из Корсакова до Владивостока на 24 ноября (на эти дни нас приютили в Корсакове бывшие соседи по Совгавани, сами жившие кое-как).

Через два месяца после отъезда получаю письмо от Николая – его вернули обратно в 58-й полк, прав был Захаров. Скольких бед мы не терпели бы при переезде, послушав его!

Весной 1948 г. мы вернулись на Сахалин, но жили уже южнее Тараная, в Ольховатке, в домике на четыре семьи. Домик тоже был из досок, но немного утепленный. У нас была комната, кухня и коридор, к которому пристроен сарай. Была и каменная плита, обогревавшая комнату и кухню. Недалеко от домов летчиков жил кореец, который приходил и пилил всем дрова за небольшую оплату. Этот же кореец ловил рыбу и продавал нам. В это время японцев уже переселили с Сахалина, а в Таранае они еще с нами жили, японцы держали магазин в Таранае и с того времени запомнила: «Вакаримасэн» («Не понимаю» – яп.). Как-то объяснялись с ними на пальцах, японцы запомнились, как трудолюбивые люди, и особенно их огромные кочаны капусты, такого размера кочаны я раньше не видела.

Эта вторая моя поездка на Сахалин была вполне нормальной по тем временам. Мы ехали от Москвы в плацкартном вагоне, на своих местах, даже свободные полки были. По дороге на остановках уже можно было купить какую-то еду, совсем не сравнить с тем, что было годом раннее. Доехали до Хабаровска, дальше до Южно-Сахалинска я впервые в жизни летела на самолете. Грузопассажирский «Дуглас», скамьи по бортам. Пассажиров немного, в основном военные летчики. Когда то ли над Татарским проливом, то ли еще над горами самолет вдруг резко провалился вниз, а потом резко пошел вверх и вправо, я не, ожидав такого, ойкнув, вместе с дочкой упала на дно. Молодые ребята-летчики грохнули от смеха, но увидев со мной дочку, вместе с мужем помогли подняться и пошутили:»Держись за землю». Остаток полета я сидела, вцепившись в сидение и дочку, и думала – как же они летают и стреляют, когда такое мучение.

От Южно-Сахалинска до Ольховатки добирались где попутными машинами, где на лошади.

На Сахалин я привезла с собой семян моркови, огурцов, помидоров, немного картофеля. Около дома мы расчистили от бамбука небольшой участок, посеяли семена, картошку. Бамбук вырастал за лето метра на четыре, приходилось с ним воевать. Я купила петуха и трех кур, яиц хватало, но не было картофеля. Недалеко жила семья колхозников, перевезенных из центральной России, у них была корова и мы покупали молоко для дочки. К осени 1948 г. выросла картошка, морковь, огурцы, но помидоры покраснели уже сорванные, на грядке они не успели вызреть.

Летом 1948 г. на аэродроме много летали, погода была хорошая. Женщины из нашего дома готовили еду во дворе, рядом на лужайке играли детишки. Хорошо помню, как наш хороший знакомый Петр Белобородов (он летал на По-2), заходя со стороны залива на посадку, снижался и, приглушив мотор, кричал сверху: «Что у вас на обед?». Во второй раз мы встретились с Белобородовыми в середине 50-х уже в Кировском, в Крыму, в 986 испытательном полку.

Через дорогу от нас текла горная речка, из нее брали воду и для еды, и для стирки. Во время хода рыбы эта речка просто кипела. Все, кто имел хоть немного времени, ловили рыбу мешками, сетками, кто чем мог.

Осенью, в ноябре, похолодало, но в этом домике уже можно было нормально жить. Только когда ударили сильные морозы, утром на кухне вода в ведре замерзала, хотя на ночь нагоняли температуру в доме градусов до сорока, как в бане.

Во всех домах вокруг было полно крыс, их ничем не могли вывести. Как-то выхожу утром на улицу, а около двери сидит черная кошка и жалобно мяучит. Пустила ее в дом, покормила и она так и осталась у нас. Видно кто-то уехал и кошка осталась бездомной. Но киска оказалась отличной охотницей, хоть и была невелика собой. Каждое утро приносила крысу, положит у двери и ждет, когда похвалят. Вывела эту дрянь, крыс в нашем домике больше не было. Зимой кошка вдруг заболела, почти ничего не ела и мы боялись, что она сдохнет. Но кошечка дожила до весны и когда появилась первая трава, пропала на несколько дней. Потом снова пришла, совсем худющая, но начала есть. Стала ее кормить и как-то видела, как она ела у речки какую-то травку – продолжала свое лечение. Так и поправилась окончательно, стала гладкой, пушистой. Когда мы уезжали соседи чуть не жребий тянули, кто киску возьмет к себе.

Весной 1949 г. Николай сказал, что есть возможность поехать сдавать экзамены для поступления в академию в Москве или Ленинграде. Потом говорит, может быть перенесем поступление на следующий год, сейчас денег почти нет, а за год могли бы подкопить. Я уговаривала его не переносить сдачу экзаменов, не надо откладывать, если можно сейчас. Тут мне помог товарищ Николая, тоже желавший поступать в академию, вдвоем убедили. Это был Николай Гончаренко, он, как и его жена Лина (они поженились уже в Ленинграде), останутся нашими самыми добрыми друзьями на всю жизнь. Николай Гончаренко попросил моего Николая помочь подготовиться к вступительным экзаменам. Мой муж с отличием окончил среднюю школы и до начала войны год проучился на физико-математическом факультете Ростовского госуниверситета, учеба ему давалась и мужчины вечерами сидели за учебниками, готовились.

Затем оба Николая уехали в Хабаровск, где сдавали вступительные экзамены в академию офицеры с Дальнего Востока (от Красноярска и восточнее), а мы с дочкой остались в Ольховатке. Прошел почти месяц, ни слуху, ни духу…, я стала уже волноваться, вдруг что-то не так. Пошла к командиру полка, а он мне: «Что вы беспокоитесь, хоть мне и жаль отпускать вашего мужа из полка, но я не сомневаюсь, что это мне придется сделать, совершенно не сомневаюсь…».

Тут еще, некстати, начались разговоры, что из какой-то тюрьмы на юге Сахалина сбежала группа уголовников, отбывавших серьезные сроки лет по 25 и они, чтобы попасть на материк, убивают офицеров, чтобы завладеть формой и документами. В части усилили охрану, день и ночь ходили патрули с автоматами, проверяли документы. Наши соседи предложили нам с дочерью ночевать у них. Так мы и ходили на ночь к соседям, спали у них на полу, а хозяин на ночь ставил у своей кровати топор, оружие офицерам полка не выдали почему-то.

Наконец-то мы дождались приезда Николаев, они оба успешно сдали экзамены. До отъезда в Хабаровск начали выбирать, куда подавать документы, мой Николай предлагал в московскую Военно-воздушную инженерную академию, а мне хотелось в Ленинград, где я училась в институте инженеров водного транспорта до отъезда на Дальний Восток в 1946 г. и где остались знакомые. И тут опять помогло слово Николая Гончаренко: у него в Ленинграде жила невеста (Лина) и мы вдвоем опять победили. Хотя моему мужу было, в общем-то, все равно, в Ленинграде такая же Военно-воздушная инженерная академия и он не очень сопротивлялся.

В полку нам помогли, дали машину и рано утром мы уехали в Южно-Сахалинск. Приехали в аэропорт, а там полно желающих улететь на материк – лето, отпуска. Записались в список на приобретение билетов, но кто там будет смотреть на старшего лейтенанта, полковники не могут улететь. Просидели два дня по погоде, еще пять сидим – нет билетов. Ночевали на улице, на скамейке, есть почти нечего. Тут я не выдержала, смотрю, только что приехавшие в аэропорт уже идут на посадку, а нам говорят – нет билетов. Когда прилетел очередной самолет, я с дочкой на руках прорвалась прямо на летное поле и наорала на какого-то майора, руководившего посадкой. «Сидим семь суток с маленьким ребенком.., вторые в списке уже три дня…». Подействовало, посадили, и хоть самолет шел только до Хабаровска, нам выбирать было не из чего.